Священник Анатолий Куликов: В 18 лет я впервые зашел в Церковь, а в двадцать стал священником

Пути Господни неисповедимы и каждый идет ко Господу именно своей, тернистой и полной искушений дорогой. Сегодня о себе и своем пути к Богу нам расскажет настоятель храма святителя Луки (Войно-Ясенецкого) священник Анатолий Куликов.

— Очень много мальчиков в детстве мечтают стать космонавтами, летчиками…

— Космонавтом я быть не хотел. Помню, мне моя бабушка, жившая в г. Серове, где есть металлургический комбинат,  говорила – «внучек, становись сталеваром, будешь уважаемым человеком». Я думал, — конечно, нужно быть сталеваром, кем же еще? Лет в 8-9 я уже знал, что сталевар — профессия нужная и необходимая… Потом у меня было увлечение книжками про военных. Ходили слухи о том, что можно в Суворовское училище поступить после 8-ого класса и стать офицером, и на фоне всего этого желание быть военным у меня тоже присутствовало. Потом я начал активно заниматься спортом и мечтал стать выдающимся спортсменом. Класса после девятого, когда наша страна переживала всякие перемены, наступила эпоха дикого капитализма и повсеместно внушалось, что нужно иметь много денег, и все будет отлично. Соответственно, я себя уже видел в большом автомобиле, в высоком кожаном кресле в малиновом пиджаке. Но все это было до той поры, пока Господь мне на голову не капнул чем-то благодатным так, что у меня изменилось мировоззрение.

— А как же это произошло? Что-то предрасполагало в вашей жизни к священству?

— Очень часто мне, тогда еще 20-летнему батюшке, задавали такой вопрос: «вы из верующей, православной семьи?»  Умилялись: «вы, наверное, с детства в Церкви?» Нет, у меня семья абсолютно нецерковная, о вере Христовой я знать ничего не знал, единственный пример видел у своей бабушки, у нее висели какие-то иконы, при этом я ни разу не видел, чтобы она молилась. А вот прабабушка моя, я помню, крестилась время от времени, но никогда не было ни разговоров, ни бесед… Наверное, особо было нечего и сказать. Прабабушка из той категории людей, которые веру как наследство восприняли, как традиции из окружающей жизни, из уклада, а чтобы четко знать, понимать и быть способной донести до других – такого не было.

В том поселке, где прошло мое детство,  храма не было, большевики когда-то давно его взорвали. Ближайший храм находился в г.Серове, но никогда я там не был, и даже знать не знал. Первый раз я туда попал, уже живя в Екатеринбурге и уже уверовав во Христа…Так что христианского воспитания не было совсем. С одной стороны, когда был маленьким, я был юным октябренком, потом пионером, причем я себя помню пионером идейным, очень правильным, мне это нравилось. Когда стал старше, то комсомол себя уже к этому времени изжил. Нельзя сказать, что я изучал Устав партии и был готов везде его цитировать, но я верил всему. Для меня Ленин был «иже во святых» однозначно. Книжки о том, как он любил детей, как бревно на субботнике носил, школу экстерном за лето закончил – прямо жития святых для меня были. Я на это в жизни тогда ориентировался. Мне почему-то нравилось, какие идейные люди были в партии. Может, тогда мне уже подсознательно хотелось какой-то святости, чего-то настоящего. Раз я был пионер, то Бога отвергал вполне сознательно. Я говорил, что Его нет и быть не может из тех соображений, что «летчик по небу летал, нигде Бога не видал». Для меня этот безбожный догмат казался железобетонным. Однажды мы с прабабушкой Фёклой Кондратьевной завели любопытный разговор. Мне было тогда лет 7-8, и вот хватило мне смелости спросить: «бабушка, с чего ты взяла, что Бог есть, вот ты Ему молишься, а Его же нет…» Она говорит: «Есть!» Я говорю, «а кто Его видел?» Помню, бабушка тогда сказала: «люди Его не замечают». Для меня это все тогда показалось смешным. Я решил, что с бабушкой, как с дремучем пережитком прошлого, говорить совершенно не о чем, и больше я к ней с такими вопросами не приставал.

Была у меня в жизни такая ситуация: однажды пошел гулять, а гулять мне разрешали только до определенного часа. И вот так случилось, что я очень припозднился, возвращался домой уже затемно. Помню, у меня состояние было…Я так боялся, — просто кошмар! Шел домой, а меня аж трясло от страха, понимал, что мне сейчас так попадет! Понятно, что меня никто не бил, и не убил бы, но отругали бы сильно… Я шел, и из меня слова «Господи, помилуй» вырывались сами. Я не думал, что надо Богу молиться, и вот этот крик маленькой перепуганной детской души сам собой рождался. И я сейчас понимаю, что нельзя из человека Бога вытравить никакими идеологиями, это все гораздо глубже сидит, чем «летчик по небу летал, нигде Бога не видал»…Конечно, я ни на что не надеялся, когда из меня это «Господи, помилуй» вырывалось, но точно могу сказать, что никто не отразил, что я пришел поздно. Это факт. Я прошел в свою комнату, сижу, жду серьезной обструкции, думаю, сейчас начнется. Через час заходит мама и говорит: «а что ты тут сидишь? Иди ужинать». Я понял, что видимо вообще никто не заметил, что меня дома долго не было. Но, конечно, нельзя сказать, что с того момента я стал в Бога верить. Потом еще был интересный случай. Когда я в 10-ом классе учился, Советский Союз к тому времени уже распался, стали появляться всякие секты, которые активно распространяли религиозную литературу. Тогда еще не было этих зловредных Свидетелей Иеговы, были более мирные протестантские направления, баптисты и прочие. И вот эти американские журнальчики с христианскими историями и рисунками у нас в поселке откуда-то появлялись… Помню, один мальчик из параллельного класса такой журнал принес к нам в класс, мы рассказ из него прочитали о том, как строитель упал с высоты, пока летел — Богу молился и живой остался. Запомнился мне тогда призыв о том, что каждый должен Христа принять в сердце свое, обратиться к Нему и и признать Его своим Спасителем. Я помню, пришел домой в тот день после школы и решил провести эксперимент — обратиться к Богу теми словами, какие в журнале были написаны. Конечно, гром не грянул, ничего не произошло, но вполне возможно, что именно с того момента что-то и стало у меня внутри складываться. Я верю, что у человека путь к Богу начинается с сознательного к Нему обращения, человек должен повернуться к Нему лицом.

В то время я впервые задумался о грехах, пытался понять, для чего люди совершают покаяние, нужно ли мне в чем-то каяться… Конечно, были у меня деяния, вспоминая которые мне становилось стыдно и я понимал, что нельзя так делать, что это, наверное, грех…

Такие точечные моменты в жизни появлялись, но не было какой-то системы. Господь, видимо, потихонечку меня настраивал,  а я уже на это реагировал.

Зимой 1996-97 года, во время учебы в Лесотехническом институте, мы с другом  снимали комнату у одной бабушки. Однажды так случилось, что нашей хозяйки дома не оказалось, друг Вовка ушел на лекцию, а я скуки ради решил что-нибудь почитать. На глаза попалась бабушкина Библия, — маленькая синяя книжка, какую многим в то время раздавали совершенно бесплатно.  Взял книгу,  подумал, что Новый Завет я, в принципе, знаю, — мультик ведь смотрел, «Суперкнига» называется. Был там Иисус Христос, чего-то ходил и кого-то кормил…  Думаю, дай Ветхий Завет прочитаю, там же в начале все очень сказочно о создании мира… Начал читать и за полчаса прочитал Книгу Бытия. Ну и заскучал. Решил посмотреть, а что в Новом Завете. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я начал читать Новый Завет – это совершенно другой язык. Ощущение, что все это для меня написано, и я понимаю, что тут написано. И когда  я начал читать, уже с третьей или четвертой страницы у меня появилось удивительное ощущение, уже, наверное, связанное с действием благодати, как будто я очень сильно хотел пить и наконец-то дорвался до воды. Читаешь, читаешь, а тебе все хочется и хочется, куда-то это все вовнутрь уходило, как когда жаждешь, а потом пьешь. И меня настолько это поразило, что весь Новый Завет я практически запоем, ну конечно не за день,  но, наверное, за неделю прочитал.  Мне постоянно хотелось его читать. И были интересные ощущения – я понимал, что все, что здесь написано – правда, не было никакой критики совсем, никаких сомнений, недоумений, непониманий. Видимо Бог дал это почувствовать и понять. Конечно, спроси у меня потом, о чем я читал, я бы не смог ничего сказать, но вот когда я читал – для меня это было все само собой разумеющимся, и настолько мне это было близко и по душе! С этого момента, наверное, началось мое сознательное христианство.

В то время потребности в Церкви у меня не было совсем. Тогда были первые опыты молитвы, «Отче Наш» на бумажку выписал и читал утром и вечером, и очень мне это нравилось. Какое-то понимание пришло, что хорошо, а что плохо, какие-то вещи я уже стал себе не позволять, какие-то наоборот позволял из тех соображений, что об этом ведь не написано, значит это можно. Была эпоха споров со своими друзьями, они моих взглядов не разделяли, я дико на них обижался, спорил, ругался, уходил из компании. Хотя все мои споры были очень неглубокими. Помню такое большое желание найти единомышленников, единоверцев, чтобы можно было поговорить о том, что я переживаю. Это очень важно. И когда я пришел потом в Церковь – я увидел ее плюсы еще и с этой стороны, — это то место, где ты не один, где есть люди, для которых твои ценности такие же ценности.

И так прошел год. Пытался поститься, не зная, как это делать. Сначала думал, что пост — это жесткая голодовка. В этом плане без Церкви  тебя словно в море выкинули, ну поплаваешь ты некоторое время, но, не зная, куда плыть, как плыть, еще и утонешь… Однажды чуть не попал в секту. Подошли ко мне какие-то проповедники, по-моему, из Церкви Христа, в которой было очень много молодежи тогда, и стали спрашивать, верю ли я в Бога. Я говорю – «ДА!» Они поинтересовались, где учусь, позвали меня с собой изучать Библию…Но в тот день я был очень занят в институте, да к тому же стеснительным был — как пойду туда, где никого не знаю? И не пошел, и слава Богу. Потом понял, что я бы оттуда не вышел. В силу юношеского максимализма я бы искренне поверил этим людям, раз о Христе говорят, и потом попробуй, измени меня!

Воцерковление мое началось в храме во имя великомученика и целителя Пантелеимона. Помню, сидел как-то на лекции по философии в своем Лестехе, и жизнь мне такой унылой показалась, неинтересной, преподаватель  не нравился совсем… И вот так я полпары отсидел, а потом встал и  ушел, — решил вместо лекции съездить в храм во имя святого врача, о котором много рассказывала мама. Приехал на остановку «Психбольница», выхожу и начинаю искать, где тут купола,  и ничего не вижу. Зашел на территорию больницы, иду по аллейке, ищу храм. Наконец на задворках больничных корпусов с трудом обнаружил старое здание, приспособленное для богослужений. Сначала решил, что это подсобное помещение какое-то, — так это здание не похоже было на то, что я ожидал увидеть. Но, разглядев над входом иконочку и на крыше маленькую луковку с крестиком, все-таки решился зайти и сильно удивился, обнаружив, что действительно попал в храм. Я уже знал, что такое иконостас, увидел его там. Набрался отваги, зашел в киоск и спросил, когда тут службы бывают… И с того момента храм святого Пантелеимона стал для меня домом родным, я туда стал часто ездить в любое свободное время, на службы, на праздники, на Рождество…

Первая исповедь моя тоже была в храме Пантелеимона….Приехал на службу. Боялся жутко. Подошел к о. Владимиру Зайцеву, сказал, что хочу исповедоваться, а у самого голос дрожит. Он повел меня в келью, там аналой стоит, Крест с Евангелием. Надел епитрахиль…. Я был настроен во всем сознаться, не было ни мысли что-то утаить, но в чем конкретно исповедоваться буду — не знал. И вот священник стоит, молчит, и я стою, молчу. Постояли, помолчали. Он говорит:  «Ты к исповеди-то готовился?» Я говорю: «Нет. А как надо готовиться?» Он говорит, «ты дома посиди, повспоминай и позаписывай, придешь через пару дней». Вернулся я домой, два дня готовился, вспоминал, писал что-то. Потом приехал на вечернюю службу, на исповедь человек пять было, о. Владимир поставил меня в конец очереди, говорит, последним подойдешь. А я стою, волнуюсь, коленки дрожат… Потом пришел и мой черед исповедоваться… Прочитав разрешительную молитву, батюшка благословил меня готовиться к причастию, раз в месяц исповедоваться и причащаться, что-то еще сказал… Я вышел на улицу, и тогда на меня «накатило»! Таких ощущений больше не было никогда. Когда я сейчас читаю святых отцов, которые говорят о призывающей благодати – возможно, это было вот это самое. Я почувствовал огромное облегчение… Такое ощущение было, как будто всю жизнь ходил с железобетонной плитой на спине, всю жизнь с ней жил, привык. Всегда тяжело, но вариантов больше нет… А тут с тебя эту тяжесть мгновенно сняли, — не по кусочкам отпиливали, чтобы тебе легче было, а мгновенно. Такая невесомость в душе появилась, такой восторг и ликование! Настоящая радость и понимание, что тебя любят, что действительно тебя простили, что ты нужен. Хотелось летать! И с этим ликованием в душе я ехал прямо до общежития, и мне так хотелось им с кем-то поделиться!.. Ну, а потом я согрешил. Практически сразу после той самой первой исповеди. Я уже вычитал где-то, что перед причастием нужно поститься, но почему-то решил, что поститься требуется только до исповеди… Ну и  наелся на радостях супа с мясом перед причастием… Может из-за этого у меня на причастии в следующий день таких ощущений душевного полета уже не было. Но это и хорошо, потому что повторись они – я бы потом их уже ждал постоянно, а это неправильно, иначе уже не Бога ищешь, а этих вот ощущений.

После этого события для меня вопрос о том, надо ли исповедоваться, причащаться, в храм ходить — вообще не стоял. Ясно, что надо! Как без этого жить вообще? Вот она, жизнь-то! С тех пор храм стал для меня жизненной необходимостью, я очень быстро воцерковился, исповедь и причастие стали нормой, раз в месяц, как батюшка сказал… Ходил на службы, в воскресную школу, познакомился с ребятами-ровесниками, которые впоследствии в большинстве своем священниками стали. Понял, что храм – это не общество лишь каких-то стареньких бабушек, что прихожане – люди разные, молодые и в возрасте, это нормальные люди, с которыми можно и посмеяться над всякой ерундой, и  разговаривать на серьезные темы, при этом без сквернословия, к которому я уже успел, к сожалению, привыкнуть  в обществе моих сокурсников по институту.

Судьбоносной в моей жизни была личная встреча с о.Димитрием (Байбаковым). Конечно, в Церкви бы я в любом случае остался, но вот в плане служения… Тогда я даже и помечтать не мог, как это я — и священство… Никак. И вот зимой 1998 года начался Великий Пост, первая неделя уже прошла, я жил на одной гречке и кетчупе, думал, что так и буду поститься. Дело было в воскресенье, я не выспался, с голода настроение было плохое, на службу в храм я не поехал, одолели вялость, слабость. Подремал еще часик, и тут меня совесть заела. Думаю, раз уж проспал воскресную службу, так хоть на занятия в воскресную школу надо съездить. Приехал – все лавочки заняты, стою в сторонке, слушаю… И вот мимо пробегает настоятель о. Димитрий, останавливается, разворачивается, смотрит на меня и говорит: «Иди сюда». Спрашивает: «Что ты тут делаешь?» Я говорю – «в школу пришел, слушаю». Он говорит – «пошли со мной». Я безропотно направился за игуменом, помог какие-то коробки из храма перенести в его машину. А он тогда ризограф купил, — «Православный вестник» печатался у него дома. Мы сели в его машину, и он повез меня к себе домой. Батюшка меня чаем напоил с печеньем,  стал спрашивать, откуда я, чем занимаюсь, а потом предложил мне помочь ему с газетой и так, по хозяйству… Я конечно согласился, и с тех пор началась у меня новая жизнь. Церковь открылась для меня с другой стороны.  Я увидел, что в ней столько интересных людей и, причем, они очень концентрировано тут собрались, они все уникальные. Мне так нравилось это общение! Я теперь везде сопровождал отца Димитрия – ему дорога везде открыта, и я за ним как адъютант…

Потом была эпоха Нижнего Тагила, куда игумен отправил меня смотрителем  Троицкого храма. Пришлось брать в институте академический отпуск, из которого в Лестех я так и не вернулся, — столько вдруг оказалось неотложных важных дел.  Сейчас я, конечно, немного жалею, что не дотянул учебу в ВУЗе, надо было доучиться. Но тогда пришло время выбирать, и я выбрал служение Церкви.

В 2000 году я женился. Моя будущая матушка Татьяна тоже была прихожанкой храма целителя Пантелеимона.

15 февраля 2000 года, на Сретение, владыка Викентий меня, двадцатилетнего, рукоположил в дьяконы. Владыка, конечно, морщился, когда беседовал со мной перед рукоположением, — слишком был я молод. Но уже через месяц рукоположили меня уже в иереи и направили служить в  храм святых Космы и Дамиана. На зимнего Николая Чудотворца там была первая Литургия.

 — Как-то в интервью телеканалу «Союз» Вы признались, что были бы счастливы, если бы ваш сын стал монахом. Это правда? Я вот не понимаю, как можно радоваться родителям, когда их единственный сын уходит из мира в монашество, отрекаясь от всего…

— По-моему, Амвросий Оптинский говорил, что если бы в мире люди знали, какая радость ждет монахов, какое блаженство, то никто бы не остался в миру. С другой стороны, если бы люди знали, какие скорби у монахов, то никто бы в монастырь никогда не пошел. Конечно, в начале у меня более романтические были представления о монашестве, сейчас уже более трезвый взгляд на это, но я и по сей день считаю, что это то место, где человек может найти истинную радость и счастье. Это Богообщение,  которому ничего не мешает. Действительно, пережив те кусочки радости общения с Богом, которые Бог тебе дал, думаешь, что, если бы их было больше, так зачем тогда все остальное нужно? С этой стороны понятны становятся молитвы людей, которые уходят в пустыни, в отшельничество. Они шли за радостью, не потому, что им в миру плохо, просто они шли туда, где им лучше. И если когда-нибудь у моего ребенка появится такое желание, я буду только «за» и буду очень рад.  Я не считаю, что монашество — это уход от чего-то, что это скорби и угнетение. Ерунда это и глупости! Единственно, что монахом может далеко не каждый быть. Вопрос в том, может ли человек жить уединенно, без жены, без детей, или нет. Если не может, то какое ему монашество? Чтобы он сбежал оттуда через два года, увидев чьи-нибудь прекрасные очи? Действительно, это способ прийти в настоящую радость, незамутненную суетой. Хотя, конечно, я идеализирую, потому что современный мир тоже со своими сложностями. Но было бы желание, а Бог все устроит, потому что, слава Богу, хватает святых мест, святых людей, которые могут научить тебя правильному состоянию. И здесь я в какой-то степени сыну своему завидую, что у него такая возможность есть.  То, что человек может сделать в юности, он этого уже не сможет сделать больше никогда. То горение, воодушевление, которое может быть, оно иным потом может стать.

 — Но сейчас Вас можно назвать нормальным, обычным человеком, живущим по своим семейным традициям, укладу, человеком, которому не чужд современный мир? 

— Я сейчас смотрю на себя 19-летнего и думаю, почему сейчас для меня трудно делать то, что раньше само собой разумелось? В юности было больше горения…  Со временем происходит некое отрезвление, потому что нельзя жить в постоянном состоянии восторга, реальность-то ведь может быть другой. У нас обычная христианская семья. Матушка моя несколько лет маялась из-за стереотипа, что она должна быть все время в длинной юбке, платке и воспитывать кучу детишек… Я не представляю ее такой. С ее целеустремленностью, талантом — как ей дома сидеть? Слава Богу, жена моя —  достаточно перспективный ученый, уважаемый в своих кругах.  Я рад, что она и наукой занимается, и хранит Богу верность. Везде должны быть православные люди, не только в храме.

 — о. Анатолий, о какой вы мечтаете старости, если вообще можно заглядывать в будущее, которое только Богу ведомо?

— Мне банально хотелось бы, чтобы у меня в старости поменьше было болячек, хотелось бы больше иметь возможностей для какой-то деятельности. Вот лет десять назад я бы сказал, каким хочу быть в старости, а сейчас уже и не знаю. Конечно, мне хотелось бы оставаться в Церкви, вне Церкви я себя просто не вижу. Меня удивляют люди, которые критикуют Церковь. Ее нельзя критиковать. Понять, чем живет духовенство можно только тогда, когда ты сам священник, причем не запрещенный, когда с тебя за пьянку сан сняли, и ты обиженный говоришь, что все архиереи неправы, а батюшки продажные. Это обиженный только может так сказать. А когда ты живешь нормальной жизнью, утром и вечером службы, один выходной в неделю, живешь на зарплату, которая весьма и весьма невысокая, только тогда ты можешь сказать, что в Церкви происходит, и то опять же со своей колокольни, только то, что тебе доступно. Хотел бы, чтобы меня отпели как священника, чтобы мне в руки положили Крест и Евангелие, похоронили в облачении и, конечно, хорошо бы за алтарем храма, который, быть может, построится при моем участии, но тут уж как Бог даст. Чтобы люди, когда я буду умирать,  вспоминали меня, и хорошо бы добрым словом… Хочется «христианской кончины непостыдной, мирной, и доброго ответа на Страшном Суде». А уж как это будет – один Бог знает. Как Бог даст – так и будет. И наши планы не всегда совпадают с планами Господа о нас. Хотелось бы, чтобы старость была в окружении людей, которых я люблю, и которые меня любят. Всем ведь счастья хочется, просто мы понимаем, что счастье без Бога невозможно, а с Богом возможно все!

Полина Митрофанова

Радио «Воскресение»